Начало повествования о Бахраме
Тот, кто стражем сокровенных перлов тайны был,
Россыпь новую сокровищ в жемчугах раскрыл.
На весах небес две чаши есть. И на одной
Чаше —.камни равновесья, жемчуг — на другой.
А двуцветный мир то жемчуг получает в дар
Из небесных чаш, то — камня павшего удар.
Таково потомство шахов. Перлом заблистать
Может шахский сын — и камнем тусклым может стать.
Не во всем отцу подобен сын и не всегда.
И жемчужину рождает камень иногда.
Дан такой пример был в прошлом, в поученье нам, —
Ездигирд был грубым камнем, жемчугом—Бахрам.
Тот — карал, казнил, а этот одарял добром, —
Был булыжник рядом с перлом, острый шип с плодом.
Тем, кто в кровь о тот булыжник ноги разбивал,
Сын его для исцеленья свой бальзам давал.
И когда в глазах Бахрама первый луч дневной
Омрачен был этой ночи славою дурной,
Мудрецы и звездочеты вещие страны,
Искушенные в деяньях солнца и луны,
Взвесили созвездья неба, думая, что тут
Лишь дешевый блеск свинцовый вновь они найдут.
Но они чистейшей пробы золото нашли,
Жемчуг в море, драгоценность в камне обрели.
И увидели величье, славный путь побед,
Лучезарный свет в тумане предстоящих лет.
Пламенел тогда в созвездье Рыбы Муштари,
А Зухра горела справа, под лучом зари.
Поднялась в ту ночь к Плеядам месяца глава,
Апогей звезды Бахрама был в созвездье Льва.
Утарид блеснул под утро в знаке Близнецов,
А Кейван от Водолея отогнал врагов.
Встал Денеб против Кейвана, отгоняя тень,
Мирно в знак Овна входило Солнце в этот день.
Так сошелся в гороскопе вещий круг светил.
Муштари в созвездье Рыбы счастье возвестил.
Со счастливым гороскопом, что описан вам,
При благоприятных звездах родился Бахрам.
Ездигирд — его родитель, неразумный шах,
Стал раздумывать в прискорбье о своих делах.
Что ни делал он — все тщетно, прахом все ушло,
Ибо семена насилья порождают зло.
Хоть имел детей и раньше этот властелин,
Умирали все, остался лишь Бахрам один.
И к решенью звездочеты мудрые пришли,
Что воспитывать Бахрама надобно вдали,
Что его в страну арабов надо отослать,
Что его у мужа чести надо воспитать.
Молвили, что там, быть может, счастье он найдет
И друзей в Арабистане верных обретет.
Вопреки установленьям строгой старины,
Перенесть росток решили в сад иной страны.
Ездигирд себялюбивый сына не любил,
Он спокойно на чужбину сына отпустил.
Для него решил в Йемене он поставить трон,
Чтоб от смут земли Аджама был он удален.
И в страну Йемен к Нуману он послал гонца,
Чтобы царь Нуман Бахраму заменил отца.
Он просил, чтобы Бахрама взял к себе Нуман,
Чтоб в саду Нумана вырос и расцвел тюльпан,
Чтоб его наукам царским обучили там,
Чтоб страною научился управлять Бахрам.
Сам Нуман за ним приехал и увез домой
Сына шаха, — скрыл в чертоге месяц молодой.
Тот родник, чей морем позже разлился поток,
Сохранил и как зеницу ока он сберег.
Минуло четыре года; мальчик подрастал;
Как степной онагр, он резвым и красивым стал.
И тогда Мунзиру — сыну — молвил властелин:
«Он растет, но огорченьем скован я, мой сын.
Климат здесь сухой, весь край наш солнцем раскален.
Он же — с севера, и нежен по натуре он.
Нам возвышенное место надо отыскать,
Нам его в прохладе горной надо содержать,
Где бы северный лелеял тело ветерок,
Где бы отдых был приятен, сон ночной глубок,
Чтобы в климате хорошем рос он, как орел,
Чтобы крылья он и перья крепкие обрел,
Чтобы запятнать природу шаха не могли
Этот зной и сухость праха, дым и пыль земли».
О ПОСТРОЕНИИ ХАВАРНАКА И О ДОСТОИНСТВАХ СТРОИТЕЛЯ СИМНАРА
Ездил шах Нуман с Мунзиром среди гор и скал,
Мест хороших для Бахрама долго он искал,
Где б от солнечного зноя не было вреда,
Где бы ветерок прохладу приносил всегда.
Не могли в стране такого места отыскать,
Где бы вырастить Бахрама им и воспитать.
И решили светлый замок с башней возвести.
Нужно было для постройки зодчего найти.
Много было иноземных зодчих и своих,
А для дела не годился ни один из них.
Но однажды до Нумана долетела весть:
«Шах! Такой, тебе пригодный, мастер в Руме есть.
Слава дел его по странам катится рекой;
Словно воск, податлив камень под его рукой.
Строить быстро и красиво он имеет дар,
Он из рода Сима, имя славному — Снмнар.
Красотой его построек всякий изумлен,
В Сирии в горах Ливанских зданья строил он,
И в стране, где Нил лазурный падает с небес,
Каждое его созданье — чудо из чудес.
Хоть себя Симнар лишь зодчим скромно называл,
Он художников славнейших миру воспитал.
Стоя там, где строить зданье он предполагал;
Паутину балок в небе взором он свивал.
Он, как Булинас из Рума, разумом глубок;
Открыватель талисманов, маг и астролог,
Знает он о нападенье яростной луны
И о мести солнца — тайну звездной вышины.
Он для вас дворец, как платье царское, соткет.
На дворце такой высокий купол возведет,
Что созвездья, словно пояс, купол обовьют,
И ему Плеяды сами светоч отдадут».
Сердце вспыхнуло в Нумане, жгли его, как жар,
Эти вести, это имя чудное — Симнар.
Он послал гонца, который бойко говорил
По-румийски. Тот Си-мн-ара быстро соблазнил
Бросить Рум. И вот к Нуману зодчий привезен.
Услыхав, чего хотели от него, и он
Воспылал желаньем — дело начинать скорей,
Возвести дворец, достойный отпрыска царей.
Пятилетие трудился над постройкой он.
Был рукою златоперстой дивно возведен
Замок, башенки вздымавший к звездам и луне,
Сновиденьем возникавший в синей вышине.
И второй Каабой в мире этот замок стал.
Был резьбой он весь украшен, золотом блистал,
Горною лазурью, краской, что красней зари.
Наподобье неба сделан купол изнутри;
Опоясывали небо девять сфер вокруг,
Полный образов, что создал Север, создал Юг, —
Купол был тысячеликим, сказочным Лушой.
Созерцая свод, усталый отдыхал душой.
Дивною дарил прохладой он и в летний зной.
А когда горел, как солнце, купол под зарей,
Гурия завязывала очи полотном.
Словно рай, красив, удобен был прекрасный дом.
Будто небо в славе солнца, свод горел огнем.
Бычьей кровью камень с камнем скован в своде том.
Был подобен купол небу, влаге и огню;
Трижды цвет свой и сиянье он менял на дню.
Как невеста, он одежды пышные сменял.
Синим, золотым и снежным светом он сиял.
Пред зарей, когда лазурным небосвод бывал,
Плечи мглою голубою купол одевал.
А когда вставало солнце над земной чертой,
Свод пылал, как солнце утра, — ало-золотой.
Тень от пролетающего облачка падет —
Снежно-белым делается весь дворцовый свод.
Цвета неба — он миражем в воздухе висел,
То румийцем белым был он, то, как зиндж, чернел.
Вот Симнар работу кончил — снял леса со стен,
Красотой своей постройки взял сердца он в плен
Стен и купола сиянье разгоняло мрак.
Замку новому названье дали — «Хаварнак».
И великую награду шах Симнару дал.
Половины той награды он не ожидал.
С золотом и жемчугами длинный караваи
Тяжко вьюченных верблюдов дал ему Нуман,
Чтоб и в будущем работал на него Симнар.
Если впору не раздуешь ты в тануре жар,
Злополучное жаркое будешь есть сырьем,
Но сторицей возвратится, что за труд даем.
А когда такую милость зодчий увидал,
Молвил: «Если б ты мне раньше столько обещал,
Я, достойное великой щедрости твоей,
Зданье создал бы — красивей, выше и пышней!
Багрецом, лазурью, златом башни б расцветил,
И поток столетий блеска б их не погасил.
Коль желаешь — будет мною зданье начато
Завтра ж! Этот замок будет перед ним ничто.
В этом здании — три цвета, в том же будет сто!
Это — каменное; будет яхонтовым то.
Свод единственный — строенья этого краса,
То же будет семисводным — словно небеса!»
Пламенем у падишаха душу обняла
Эта речь и все амбары милости сожгла.
Царь — пожар; и не опасен он своим огнем
Только тем, кто в отдаленье возведет свой дом.
Шах, что розовый кустарник, ливнем жемчугов
Сыплет. Но не тронь — изранит жалами шипов.
Шах лозы обильной гроздья на плечи друзей
Возложив, их оплетает силою ветвей.
И, обвив свою опору, верных слуг своих, —
Из земли, без сожаленья, вырвет корень их.
Шах сказал: «Коль этот зодчий от меня уйдет,
Он царю другому лучший замок возведет».
И велел Нуман жестокий челяди своей
Зодчего схватить и сбросить с башни поскорей.
О, смотри же, как судьбою кровожадной он
Сброшен с купола, который им же возведен!
Столько лет высокий замок он своей рукой
Строил. И с него мгновенно сброшен был судьбой!
Он развел огонь и сам же в тот огонь попал.
Долго восходил на кровлю — вмиг с нее упал.
В высоте ста с лишним гязов замыкая свод,
Он не знал, что, труд закончив, гибель там найдет.
Выше хижины он замка строить бы не стал,
Если бы свою кончину раньше угадал,—
Возводя престол, расчисли ранее всего,
Чтобы не разбиться, если упадешь с него.
И взвилось петлей аркана до рогов луны
Имя грозное Нумана с дивной вышины.
И молва, что он волшебник, с той поры пошла,
И владыкой Хаварнака шаха нарекла.
ОПИСАНИЕ ДВОРЦА ХАВАРНАКА И ИСЧЕЗНОВЕНИЕ НУМАНА
Хаварнак, когда он домом для Бахрама стал,
Чудом красоты в подлунном мире заблистал.
И прославленный молвою, окружен хвалой,
Назвался «Кумирней Чина», «Кыблою второй»
Сотни тысяч живописцев, зодчих, мудрецов
Приходили, чтоб увидеть лучший из дворцов.
Тот, кто видел, восхищенья удержать не мог
И вступал с благоговеньем на его порог.
Там — на всех дверях чертога, что вздымался ввысь,
Изречения узором золотым вились.
Над Йеменом засияла вновь Сухейль-звезда
Так светло, как не сияла прежде никогда.
Поли красавиц, как под звездным куполом Йемен,
Стал тот замок, словно полный жемчуга Аден.
И, прославленный молвою, стал известен всем
Хаварнаком озаренный берег, как Ирем.
Как Овен на вешнем небе ярко светит нам,
Хаварнак светил, и рядом с ним светил Бахрам.
Проводил Бахрам на кровле ночи до утра.
В небе чашу поднимала за него Зухра.
Видел стройные чертоги в отсветах зари,
Полная луна — над кровлей, солнце дня — внутри.
В глубине палат сияли факелы в ночи,
С кровли путникам светили, как луна, в ночи.
И всегда отрадный ветер веял меж колонн,
Запахом садов, прохладой моря напоен.
Сам Бахрам, лишь постепенно обходя дворец,
Дивное его величье понял наконец.
За одной стеной живую воду нес Евфрат,
Весь в тени дерев цветущих и резных оград.
А за башней, что, как лотос, высока была,
Молока и меда речка, скажешь ты, текла.
Впереди была долина, сзади — свежий луг,
Пальмы тихо шелестели и сады вокруг.
Сам Нуман, что здесь Бахраму заменил отца,
Часто с ним сидел на кровле своего дворца.
Над высокой аркой входа он на зелень нив
Любовался с ним часами, светел и счастлив.
Даль пред ними — вся в тюльпанах, как ковер, цвела,
Дичью полная — к ловитве души их звала.
И сказал Нуман Бахраму: «Сын мой, рад ли ты?
Хорошо здесь! Нет подобной в мире красоты».
Рядом был его советник. Чистой веры свет
Мудрому тому вазиру даровал Изед.
И сказал вазир Нуману: «В мире все пройдет,
Только истины познанье к жизни приведет.
Если свет познанья брезжит в сердце у тебя,
Откажись от блеска мира — правду возлюби’!»
И от жара этой речи, что, как пламя, жгла,
Содрогнулся дух Нумана, твердый как скала.
С той поры как семь небесных встали крепостей,
Не бывало камнемета этих слов сильней.
Шах Нуман спустился с кровли в час полночной мги,
Молча он, как лев, к пустыне устремил шаги.
Он отрекся от сокровищ, трона и венца.
Прелесть мира несовместна с верою в творца.
От богатств, какими древле Сулейман владел,
Он отрекся; сам изгнанья он избрал удел.
Не нашли нигде ни шаха, ни его следов,
Он исчез, ушел от мира, словно Кей-Хосров.
Хоть Мунзир людей на поиск тут же снарядил,
Не нашли, как будто ангел беглеца укрыл.
Горевал Мунзир, потерей удручен своей,
Он провел в глубокой скорби много долгих дней.
Выпустил кормило власти из своей руки…
Стал дворец его высокий черным от тоски.
Но утихло в скорбном сердце горе наконец;
Власть его звала, к правленью призывал венец.
Он искоренил насилье твердою рукой,
Ввел законы, дал народу счастье, мир, покой.
А когда он полновластным властелином стал,
Ездигирд ему признанье и дары послал.
А Бахрама, словно сына, шах Мунзир растил.
Был отцом ему. Нет, больше и роднее был.
Сын Нуман был у Мунзира; вырастал, как брат,
Он с Бахрамом. Оба шахский радовали взгляд.
Ровня был Бахрам по крови, одногодок с ним,
Он не разлучался с братом названым своим.
Вместе обучаться стали грамоте они,
За игрой веселой вместе проводили дни,
На охоту выезжали вместе в дни весны,
Никогда, как свет и солнце, не разделены.
Так Бахрам в высоком замке прожил много лет?
Помыслы его премудрый направлял мобед.
К знанью был Бахрама разум с детства устремлен.
Как достойно сыну шаха, был он обучен.
Изучал Бахрам арабский, греческий язык.
Старый маг его наставил тайне древних книг.
Сам Мунзир, многоученый и разумный шах,
Объяснял ему созвездий тайны в небесах.
Ход двенадцати созвездий и семи светил
Ученик его прилежный вскоре изучил.
Геометрию постиг он, вычислял, чертил.
Алмагест и сотни прочих таинств изучил.
Он, ночами наблюдая звездный небосвод,
Стал читать светил движенье и обратный ход.
Ум его величьем мира стройным был объят.
Знанья перед ним раскрылись, как бесценный клад.
И, увидя в восхищенье, что его Бахрам
Зорок мыслью, в постиженье знания упрям,
Все, что разум человека за века постиг,
Все, чем стал он перед небом и землей велик, —
Все Мунзир законов стройных кругом вместе слил
И, как книгу, пред Бахрамом наконец открыл.
И Бахрам, учась прилежно, стал в конце концов
Искушен во всех науках — даре мудрецов.
Были внятны все таблицы звездные ему,
Сокровенное он видел сквозь ночную тьму.
Астролябией и стержнем юга он владел,
Он узлы деяний неба развязать умел.
И когда наукой книжной был он умудрен,
Боевым владеть оружьем стал учиться он.
Он игрою в мяч, искусством верховой езды
Мяч выигрывал у неба и его звезды.
А когда в степи он ветер начал обгонять,
На волков и львов с арканом начал выезжать.
А в степи заря рассвета и лучи ее
Пред копьем его бросали на землю копье.
Вскоре он в стрельбе из лука равного не знал,
Птицу в высоте небесной он стрелой пронзал.
Полный весь колчан порою посылал он в цель.
Каждою своей стрелою попадал он в цель.
Так пускал он стрелы густо, так рубил мечом;
Что никто бы не укрылся от него щитом.
На скаку, в пылу охоты он копье метал,
На скаку в кольцо копьем он метким попадал.
Острием копья колечко с гривы льва срезал
И кольцо с замка сокровищ он мечом снимал.
На ристалище, когда он лук свой брал порой,
В волосок он — за сто гязов попадал стрелой.
Все, что в поле на ловитве взгляд его влекло,
От летящих стрел Бахрама скрыться не могло.
Так в науках и в охоте перед ним всегда
Реяла его удачи яркая звезда.
Доблестью его гордились ближние царя,
С похвалою о Бахраме всюду говоря.
Говорили: «То он в схватку с ярым львом
вступил.
То он барса на охоте быстрого сразил».
И такие о Бахраме всюду речи шли,
И его «Звездой Йемена» люди нарекли.
БАХРАМ НАХОДИТ ИЗОБРАЖЕНИЕ СЕМИ КРАСАВИЦ
В Хаварнак однажды прибыл из степей Бахрам,
Предался отдохновенью, лени и пирам.
По бесчисленным покоям как-то он блуждал,
Дверь закрытую в проходе узком увидал.
Он ее дотоль не видел и не знал о ней;
Не входил в ту дверь ни ключник и ни казначей.
Тут не медля шах от двери ключ у слуг спросил.
Ключник тотчас появился, ключ ему вручил.
Шах открыл и стал на месте — сильно изумлен;
Будто бы сокровищницу там увидел он,
Дивной живописью взоры привлекал покой.
Сам Симнар его украсил вещею рукой.
Как живые, семь красавиц смотрят со стены.
Как зовут, под каждой надпись, из какой страны.
Вот Фурак, дочь магараджи, чьи глаза черны,
Словно мрак, и лик прекрасней солнца и луны.
Вот китайского хакана дочерь — Ягманаз, —
Зависть лучших дев Китая и твоих, Тараз.
Назпери — ее родитель хорезмийский шах.
Шаг ее, как куропатки горной, легкий шаг.
В одеянии румийском, прелести полна,
Насринуш, идет за нею — русская княжна.
Вот магрибского владыки дочь Азариюн,
Словно утреннее солнце девы облик юн.
Дочь царей румийских.— диво сердца и ума.
Счастье льет, сама счастлива, имя ей — Хума.
Дочь из рода Кей-Кавуса, ясная душой
Дурасти — нежна, как пальма, и павлин красой
Этих семерых красавиц сам изобразил
Маг Симнар и всех в едином круге заключил.
А посередине круга — будто окружен
Скорлупой орех — красивый был изображен
Юный витязь. Он в жемчужном поясе, в венце.
И усы черны, как мускус, на его лице.
Словно кипарис, он строен, с гордой головой.
Взгляд горит величьем духа, ясный и живой.
Семь кумиров устремили взгляды на него,
Словно дань ему платили сердца своего.
Он же ласковой улыбкой отвечает им,
Каждою и всеми вместе без ума любим.
А над ним Бахрама имя мастер начертал.
И Бахрам, себя узнавши, надпись прочитал.
Это было предсказанье, речь семи светил:
«В год, когда воспрянет в славе витязь, полный сил, —
Он добудет семь царевен из семи краев,
Семь бесценных, несравненных, чистых жемчугов.
Я не сеял этих зерен, в руки их не брал;
Что мне звезды рассказали, то и написал».
И любовь к семи прекрасным девам день за днем
Понемногу овладела молодым царем.
Кобылицы в пору течки, буйный жеребец —
Семь невест и льву подобный юный удалец.
Как же страстному желанью тут не возрастать.
Как же требованьям страсти тут противостать?
Рад Бахрам был предсказанью звездному тому,
Хоть оно пересекало в жизни путь ему.
Но зато определяло жизнь и вдаль вело,
Исполнением желаний дух его влекло.
Все, что нас надеждой крепкой в жизни одарит,
Силу духа в человеке удесятерит.
Вышел прочь Бахрам и слугам дал такой наказ:
«Если в эту дверь заглянет кто-нибудь из вас,
Света солнечного больше не видать тому:
С плеч ему я без пощады голову сниму».
Стражи, слуги, и вельможи, и никто другой
Даже заглянуть не смели в тайный тот покой:
Только ночь прольет прохладу людям и зверям.
Взяв ключи, Бахрам к заветным подходил дверям,
Отпирал благоговейно и, как в рай, вступал:
Молча семь изображений дивных созерцал.
Словно жаждущий, смотрелся в чистый водоем.
И, желаньем утомленный, забывался сном.
Вне дворца ловитвой вольной шах был увлечен,
Во дворце же утешался живописью он.
БАХРАМ БЕРЕТ ВЕНЕЦ
Только в золотой короне утро над землей
На подножии рассвета трон воздвигло свой,
Полководцы и вельможи шахов поднялись
И с войсками на майдане ратном собрались.
Все войска Арабистана ожидали там,
Против них войска Аджама тоже стали там.
Стражи царского зверинца из глубоких рвов
Вывели двух разъяренных людоедов-львов.
Приковали львов цепями рядом к двум столбам,
Чтоб меж ними невредимо не прошел Бахрам.
Тут зверинца главный сторож, богатырь-храбрец
Под охрану львов могучих положил венец.
Золотой венец меж черных этих львов лежал,
Словно между двух драконов месяц заблистал.
Но не таза гром драконов черных испугал,
Таз судьбы и меч Бахрама тьму с небес прогнал.
По земле хвостами били, яростью горя,
Эти львы, они рычали, будто говоря:
«Кто посмеет подойти к нам и корону взять?
Кто посмеет у дракона клад его отнять?»
Но рожден с железным сердцем славный был Бахрам,
Много львов убил, дракона победил Бахрам.
На цепях те львы ходили, растерзать грозя,
На полет стрелы к ним было подойти нельзя.
По условию мобедов, должен был Бахрам
Первым выйти за короной к двум огромным львам.
Если, мол, возьмет корону — будет шахом он,
Примет чашу золотую и взойдет на трон.
Если ж не возьмет — от трона отречется пусть
И туда, откуда прибыл, вновь вернется пусть.
То условие без спора принял шах Бахрам,
Он спокойно с края поля подошел ко львам.
Он охотником в Йемене самым первым слыл,
Он за жизнь свою до сотни львов степных убил.
И арканом львов ловил он, и стрелой стрелял,
И копьем своим, и сталью острой убивал.
Разве сотню львов убивший побоится двух?
Он, как сталь, в охоте львиной закалил свой дух.
Он своей кольчуги полы за кушак заткнул,
Подошел, как вихрь палящий, прямо к львам шагнул.
Сам на львов, как лев пустыни, грозно зарычал
И венец рукою левой между ними взял.
Эти львы, увидя доблесть львиную его,
И бесстрашье и отваги львиной торжество,
Ринулись, как исполины, на него. Скажи:
Острые мечи в их пасти, в лапах их — ножи.
Захотели шахской кровью свой украсить пир,
Захотели миродержцу тесным сделать мир.
Но Бахрам зверей свирепых грозно проучил,
Кровью этих львов свой острый меч он омочил.
Обезглавил их и злобе положил конец.
Он живым ушел с майдана и унес венек
Возложил его на темя и воссел на трон,
Так судьбой своей счастливой был он одарен.
Тем, что он неустрашимо взял венец у левов,
Сверг Бахрам лису с престола древнего отцов.
БАХРАМ ВОСХОДИТ НА ПРЕСТОЛ ОТЦА
Гороскоп, что о рожденье шаха возвестил,
Исполнялся благосклонной волею светил.
И по звездам, хоть не видя шаха самого,
Звездочеты наблюдали путь судьбы его.
Видели, что трон Бахрама был в созвездье Льва,
Совершались предсказанья давнего слова.
В сочетанье с Утаридом, солнце в апогей
Поднималось — обещаньем долгих, славных дней.
В знак Овна Зухра входила, Муштари вставал
Со Стрельцом. И дом Бахрама раем расцветал.
Месяц был в десятом знаке, а Бахрам в шестом
Знаке неба. С чашей — месяц, а Бахрам — с мечом.
А рука Кейвана стала чашею весов,
Чашею сокровищ мира и его даров.
С добрым предзнаменованьем, счастьем одарен,
Добронравный шах Ирана поднялся на трон.
То не трон, корабль удачи морем перлов плыл.
Столько подданным своим он перлов раздарил,
Столько вынесть он сокровищ слугам приказал,
Так он сам великодушьем царственным блистал,
Что сидевший на престоле шахом до него,
Одеяние носивший и венец его,
Увидав великолепье нового царя,
Слыша, как он мудро судит, милостью даря,
Первый подошел и молвил: «Славься, государь!
Истинный ты шах вселенной и над нами царь!»
И мобеды: «Шах великий» — нарекли его,
Венценосные — «владыкой» нарекли его.
И Бахрама всяк, по мере разума и сил,
Всюду — тайно или явно — славил и хвалил.
Так Бахрам венцом высоким в мире заблистал,
Так он шахом горизонтов и владыкой стал.
И, прославивши молитвой небо и судьбу,
Справедливости своей он прочитал хутбу.
ТРОННАЯ РЕЧЬ БАХРАМА-ГУРА О СПРАВЕДЛИВОСТИ
Он сказал: «На отчий трон я возведен судьбой,
Бог мне даровал победу и никто другой.
Я хвалу и благодарность небу воздаю.
Тот, кто верит в бога, милость обретет мою.
Я о милости не должен вечного молить,
Бога я могу за милость лишь благодарить.
Я у львов корону отнял. Меч ли мне помог?
В этом подвиге помог мне всемогущий бог.
И когда обрел венец я и высокий трон,
Должен быть я справедливым, чтоб одобрил он.
Если даст он, так во всем я буду поступать,
Чтоб никто не мог в обиде на меня пенять.
Вы друзья мои, вельможи моего дворца,
Пусть дороги ваши будут прямы до конца.
Знайте, кто из вас от кривды низкой отойдет,
В справедливости спасенье верное найдет.
Если кто не будет ухо правое держать,
У того придется уху левому страдать.
Я для всех, как подобает истому царю,
Правосудья и защиты двери отворю.
Мы теперь во имя правды в руки власть берем,
Злом за зло платить мы будем, за добро — добром.
И пока стоит на месте синий небосвод,
Слава тем, кто в край блаженный с миром отойдет.
А живущим всем мы будем, как надежный щит,
Одарим добром, надеждой, не творя обид.
Где вину простить возможно, лучше там простить.
Зла не делай там, где можно милость допустить».
Так намеренья благие обнаружил он,
И ему вельможи низкий отдали поклон.
С приближенными беседу час иль два он вел,
А потом, сойдя с престола, отдыхать пошел.
Правил он страною мудро, правый суд вершил,
И народ был благодарен, бог доволен был.
Для совета звал он светлых разумом мужей,
Не было в стране раздоров, смут и мятежей.
О ТОМ, КАК ПРАВИЛ БАХРАМ-ГУР
Счастливо на трон Ирана шах Бахрам взошел,
Совершенством и величьем озарил престол.
На семи златых подножьях трон его стоял,
Поясом с семью значками стан он повязал.
Был венец двуцветный Чина на кудрях его,
Из парчи кафтан румийский на плечах его.
Он добром с пределов Рума подати взимал,
Благом он с хакана Чина обложенье брал.
Он законы правосудья учредил в стране,
Злобу покарал, а правду наградил вдвойне.
Справедливых и гонимых сам он ограждал,
Угнетателей унизил, алчных покарал.
И ключом к замку печалей стал его дворец,
Благоденствие настало в царстве наконец.
Государство процветало, обретя покой,
И при нем дышать свободно стал народ простой.
Овцы множились, богатый расплодился скот,
На полях лилось живое изобилье вод.
Всякий плод пошел обильно на деревьях зреть,
Чистым золотом монеты начали звенеть.
Шах Бахрам вникал повсюду сам во все дела;
Если видел зло, искал он тайный корень зла.
И последовали шаху все князья земли,
И окраины Ирана также расцвели.
Все, что глохло в запустенье в дни его отца,
Расцвело и разрешилось у его дворца.
Стражи кладов и владельцы замков крепостных
Крепости ему вручили и ключи от них.
Дневники приказов свыше каждый обновлял,
Каждый жизнь свою на службу шаху отдавал…
Шах делами государства окружал себя,
Подданным добра желая, утруждал себя.
Разоренные хозяйства вновь обогатил,
Беглецов в родное лоно лаской возвратил.
Он овец своих от волка злого защитил,
Сокола своею властью с голубем сдружил.
Оболыценья старой смуты он изгнал навек,
Хищничество, лихоимство всякое пресек.
Сокрушил, разбил опоры он врагов своих.
Поддержал друзей надежных он в делах мирских
Человечность он законом для себя избрал.
«Лучше благо, чем обида», — людям он сказал.
«Оскорбленье унижает. Лучше убивать
Ненавистников, но душу их не оскорблять.
Лучше смерть, чем оскорбленье. Коль нельзя простит!
Нераскаянных злодеев, лучше уж казнить.
И бичи и униженье — гибели лютей».
Справедливостью своею он привлек людей.
Был он щедр. И по величью духа своего
Не оставил без вниманья в царстве никого.
Видел он: лишь пыль печали, скорби и забот
Древняя обитель праха мудрому несет.
Но душой своей в печали не поник Бахрам,
Предался веселью, неге, ласкам и пирам.
Да, в непрочности вселенной убедился он,
И душою в наслажденья погрузился он.
Он лишь день один в неделю отдавал делам.
Шесть же дней — любви и неге отдавал Бахрам.
Без любви теперь не мог он даже дня дышать,
В ворота любви стучал он. Как же не стучать?
Есть ли смертный, что любовью не был бы пленен?
Кто лишен любви, ты скажешь, жизни тот лишен.
И любви провозгласил он в мире торжество,
И четы влюбленных стали свитою его.
Жизнь беспечно принимал он — с чистою душой,
Правосудье совершал он — с чистою душой.
При Бахраме не в почете были плеть и меч.
А в казну богатство стало отовсюду течь.
Стал Аджам, как плодоносный сад в цвету ветвей,
А Бахрам, как солнце, лаской одарял людей.
То, что явно властелину, не понять рабу,
Уповал завистник алчный все же на судьбу.
Но погибнет тот, кто бога вечного забыл,
Тот, кто в сердце состраданье к людям истребил.
И всегда, когда нечестье низкие творят
И за свой достаток бога не благодарят,
То в конце концов богатство их скудеть начнет,
Будут их пытать железо, пламя, кровь и пот.
ЗАСУХА И МИЛОСЕРДИЕ БАХРАМА
Были в некий год жарою спалены поля,
И зерна не уродила щедрая земля.
Был такой во всем Иране страшный недород,
Что голодный пахарь начал есть траву, как скот.
Мир от голода в унынье голову склонил,
Хлеб у скупщиков богатых страшно дорог был.
Весть о бедствии народном шаху принесли,
Молвили: «Простерся голод по лицу земли.
Смерть, страданья, людоедство на земле царят;
Словно волки, люди падаль и людей едят».
И Бахрам решил немедля бедствие избыть.
Двери всех своих амбаров он велел открыть.
А правителям окраин отдал он приказ,
Чтобы людям царских житниц роздали запас.
Написал: «Во всех селеньях пусть и в городах
Люди хлеб берут бесплатно в наших закромах.
У богатого за деньги забирайте хлеб,
Голодающим бесплатно раздавайте хлеб.
А когда не будет ведать голода страна,
Птицам высыпьте остатки вашего зерна.
Чтоб никто в моих владеньях голода не знал,
Чтоб никто от недостатка пищи не страдал!»
А когда голодных толпы к житницам пришли
И домой мешки с пшеницей царской унесли,
Шах зерно в чужих владеньях закупить велел
И закупленное снова раздавать велел.
Он усердствовал, сокровищ древних не щадя,
Милости он сыпал гуще вешнего дождя.
Хоть подряд четыре года землю недород
Посещал, зерно от шаха получал народ.
Так в беде он истым Кеем стал в своих делах,
И о нем судили люди: «Подлинный он шах!»
Так избыл народ Ирана горе злых годин;
Все ж голодной смертью умер человек один.
Из-за этого бедняги шах Бахрам скорбел,
Как поток, зимой замерзший, дух в нем онемел,
И, подняв лицо, Яздана стал он призывать,
И о милости Яздана стал он умолять:
«Пищу ты даруешь твари всяческой земной!
Разве я могу сравняться щедростью с тобой?
Ты своей рукой величье малому даешь,
Ты величью истребленье и паденье шлешь.
Как бы я ни тщился, хлеба в житницах моих
Недостанет, чтоб газелей накормить степных,
Только ты — победоносной волею своей —
Кормишь всех тобой хранимых — тварей и людей.
Коль голодной смертью умер человек один,
То поверь, я неповинен в этом, властелин!
Я не ведал, что бедняга жил в такой нужде,
А теперь узнал, но поздно, не помочь беде».
Так молил Бахрам Яздана, чтобы грех простил,
И Бахраму некий тайный голос возвестил:
«За твое великодушье небом ты прощен,
И в стране твоей отныне голод прекращен.
Да! Подряд четыре года хлеб ваш погибал,
Ты ж свои запасы людям щедро раздавал,
Но четыре года счастья будет вам теперь,
Ни нужда, ни смерть не будут к вам стучаться в дверь!»
И четыре круглых года, как сказал Яздан,
Благоденствовал и смерти не видал Иран.
Счастлив шах, что добротою край свой одарил
И от хижин смерть и голод лютый удалил.
Люди новые рождались. Множился народ.
Скажешь: не было расхода, был один доход.
Умножалось населенье. Радостно, когда
Строятся дома; обильны, людны города.
Дом за домом в эту пору всюду возникал,
Кровлею к соседней кровле плотно примыкал.
Если б в Исфахан из Рея двинулся слепец,
Сам по кровлям он пришел бы к целям наконец.
Если это непонятно будет в наши дни,
Ты, читатель, летописца — не меня — вини.
Народился люд, явилось много новых ртов,
Пропитанья было больше все ж, чем едоков.
На горах, в долинах люди обрели покой,
Радость и веселье снова потекли рекой.
На пирах, фарсанга на два выстроившись в ряд,
Пели чанги и рубабы и звучал барбат.
Что ни день — то, будто праздник, улица шумна.
Возле каждого арыка был бассейн вина.
Каждый пил и веселился, брань и меч забыл,
И, кольчугу сняв, одежды шелковые шил.
Ратный шум, бряцанье брани невзлюбили все,
О мечах, пращах и стрелах позабыли все.
Всякий, у кого достаток самый малый был,
Радовался, услаждался и в веселье жил.
Ну, а самым бедным деньги шах давать велел
На потехи. Всех он видеть в радости хотел.
Каждого сумел приставить к делу он в стране.
Чтобы жизнь была народу радостна вдвойне,
На две части приказал он будний день разбить,
Чтоб сперва трудиться, после — пировать и пить.
На семь лет со всей страны он подати сложил,
Ствол семидесятилетней скорби подрубил.
Тысяч шесть созвать велел он разных мастеров:
Кукольников, музыкантов, плясунов, певцов.
Он велел их за уменье щедро наградить
И по городам, по селам им велел ходить, —
Чтоб они везде ходили с песнею своей,
Чтобы сами веселились, веселя людей.
Меж Тельцом и Близнецами та была пора, —
Рядом шла с Альдебараном на небе Зухра.
Разве скорбь приличествует людям той порой,
Как Телец владычествует на небе с Зухрой?
БАХРАМ И РАБЫНЯ
Поохотиться, порыскать захотел Бахрам
По долинам травянистым, по глухим горам.
В степь рассветною порою он коня догнал
И, пустив стрелу, в онагра быстрота попал.
Вровень с Муштари звездою в небе плыл
Стрелец, Муштари достал стрелою царственный стрелец.
А загонщики из поля дальнего того
Стадо легкое онагров гнали на него.
И охотник, нетерпеньем радостным томим,
Сдерживал коня на месте, что играл под ним.
Вот пускать он начал стрелы с тетивы тугой.
В воздухе стрела свистела следом за стрелой.
Промаха не знал охотник, прямо в цель он бил,
Пробегающих онагров много подстрелил.
Если есть онагр убитый и кувшин вина —
Полная огня жаровня алчущим нужна.
Дичь степную настигали за стрелой стрела
И без промаха пронзали, словно вертела.
Даже самых быстроногих шах не пропускал,
Настигал, и мигом им он ноги подсекал.
Шах имел рабу, красою равную луне;
Ты такой красы не видел даже и во сне.
Вся — соблазн, ей имя — Смута, иначе — Фитна,
Весела, очарованьем истинным полна.
Петь начнет ли, на струнах ли золотых играть —
Птицы вольные слетались пению внимать.
На пиру, после охоты и дневных забот,
Шах Бахрам любил послушать, как она поет.
Стрелы — шахово оружье. Струны — стрелы дев.
Как стрела, пронзает сердце сладостный напев.
Стадо вспугнутых онагров показалось там,
Где земля сливалась с небом. Поскакал Бахрам
По долине в золотистый утренний туман,
Сняв с крутой луки седельной свой витой аркан,
На кольцо он пусковое положил стрелу,
Щелкнул звонкой тетивою и пустил стрелу.
В бок онагру мчащемуся та стрела вошла,
И, целуя прах, добыча на землю легла.
За короткий срок он много дичи подстрелил;
А не стало стрел — арканом прочих изловил.
А рабыня, отвернувшись, поодаль сидела, —
От похвал воздерживалась — даже не глядела.
Огорчился шах, однако слова не сказал.
Вдруг еще онагр далеко в поле проскакал.
«Узкоглазая тюрчанка! — шах промолвил ей, —
Что не смотришь, что не ценишь меткости моей?
Почему не хвалишь силу лука моего?
Иль не видит глаз твой узкий больше ничего?
Вот — онагр, он быстр на диво, как поймать его?
От крестца могу до гривы пронизать его!»
А рабыня прихотливой женщиной была,
Своенравна и упряма и в речах смела.
Молвила: «Чтоб я дивилась меткости твоей,
Ты копытце у онагра с тонким ухом сшей».
Шах, ее насмешки слыша, гневом пламенел,
Он потребовал подобный ветру самострел.
И на тетиву свинцовый шарик положил.
В ухо шариком свинцовым зверю угодил.
С ревом поднял зверь копытце к уху, на бегу,
Вырвать он хотел из уха жгучую серьгу.
Молнией, все осветившей, выстрел шаха был.
Он копыто зверя к уху выстрелом пришил.
Обратись к рабыне: «Видишь?» — он спросил ее.
Та ответила: «Ты дело выполнил свое!
Ремесло тому не трудно, кто постиг его.
Тут нужна одна сноровка — только и всего.
В том, что ты сейчас копыто зверя с ухом сшил, —
Лишь уменье и привычка — не избыток сил!»
Шаха оскорбил, озлобил девушки ответ,
Гнев его блеснул секирой тем словам вослед.
Яростно ожесточилось сердце у него,
Правда злобою затмилась в сердце у него.
Властелин, помедли в гневе друга убивать,
Прежде чем ты вновь не сможешь справедливым стать!
«Дерзкую в живых оставлю — не найду покоя.
А убить — женоубий