Словно безлюдный, спокоен весь город.
 Солнце чуть видно сквозь сеть облаков,
 Пусто на улице. Утренний холод
 Вывел узоры на стеклах домов.
 Крыши повсюду покрыты коврами
 Мягкого снега; из труб там и сям
 Дым подымается кверху столбами,
 Вьется, редеет, подобно клочкам
 Тучек прозрачных, — и вдаль улетает…
 Скучная улица! Верно, народ
 Здесь неохотно дворы покидает…
 Вот только баба, согнувшись, несет
 Гробик под мышкою… Вот и другая
 Встретилась с нею, поклон отдала,
 Кланяясь, молвила: «Здравствуй, родная!»
 Остановилась и речь повела:
 «Кому же этот гробик-то
 Ты, мать моя, взяла,
 Сыночек, что ли, кончился
 Иль дочка умерла?»
 — «Сынка, моя голубушка,
 Сбираюсь хоронить;
 Да вот насилу сбилася
 И гробик-то купить.
 А уж свечей и ладану
 Не знаю где и взять…
 Есть старый самоваришког.
 Хочу в заклад отдать.
 Муж болен. Вот три месяца
 Лежит все на печи,
 Просить на бедность — совестно,
 Хоть голосом кричи!»
 — «И, мать! и я стыдилася
 Просить в твои года…
 Глупа была, уж что таить,
 Глупа да и горда.
 Теперь привыкла, горя нет;
 Придешь в знакомый дом,
 Поплачешь да поклонишься,
 Расскажешь обо всем:
 Вдова, мол, я несчастная…
 Глядишь — присесть велят,
 Дадут какое платьишко
 И к чаю пригласят.
 Другое дело, мать моя,
 Под окнами ходить, —
 Вестимо, это совестно.
 Уж надо нищей быть.
 А примут тебя в комнате, —
 Какой же тут порок?..
 Tы, кажется, кручинишься,
 Что помер твой сынок?»
 — «Ох, я ведь с ним заботушки
 Немало приняла!..
 Кормить его, по немочи,
 Я грудью не могла.
 Поутру жидкой кашицы
 Вольешь ему в рожок,
 Сосет ее он, бедненький,
 Да тем и сыт денек.
 Тут, знаешь, у нас горенка
 Зимой-то что ледник, —
 Чуть сонный он размечется,
 Ну и подымет крик…
 И весь дрожит от холода…
 Начнешь ему дышать
 На красные ручонки-то,
 Ну и заснет опять».
 — «И плакать тебе нечего,
 Что бог его прибрал…
 Он, мать моя, я думаю,
 Недолго прохворал?»
 — «С неделю, друг мой, маялся
 И не брал в рот рожка;
 Бывало, только капельку
 Проглотит молока.
 Вчера, моя голубушка,.
 Ласкаю я его,
 Глядь — слезки навернулися
 На глазках у негог
 Как будто жизнь безгрешную
 Он кинуть не хотел…
 А умер тихо, бедненький,
 Как свечкаа догорел!»
 — «О чем же ты заплакала?
 Тут воля не твоя.
 И дети-то при бедности —
 Железы, мать моя!
 Вот у меня Аринушка
 И умница была,
 По бархатуt душа мояЛ
 Шить золотом могла;
 Бывало, 8а работою
 До петухов сидит,
 А мне с поклоном по людям
 И выйти не велит:
 «Сама уж, дескать, маменька,
 Я пропитаю вас».
 Работала, работала, —
 Да и лишилась глаз.
 Связала мои рученьки:
 Ведь чахнет от тоски;
 Слепа, а вяжет кое-как
 Носчишки да чулки.
 Чужого калача не съест,
 А если и возьмет
 Кусок какой от голода,
 Все сердце надорвет:
 И ест, и плачет глупая;
 Журишь — ответа нет…
 Вот каково при бедности
 С детьми-то житьг мой свет!..»
 — «Ох, горько, моя милая!
 Растет дитя — печаль,
 Умрет оно — своя ведь кровь,
 Жаль, друг мо, крепко жаль!»
 — «Молися богу, мать моя, —
 Не надобно тужить.
 Прости же, я зайду к тебе
 Блинов-то закусить».
 Бабы расстались. На улице снова
 Пусто. Заборы и стены домов
 Смотрят печально и как-то сурово.
 Солнце за длинной грядой облаков
 Спряталось. Небо так бледно, бесцветно,
 Точно как мертвое… И облака
 Так безотрадно глядят, бесприветно,
 Что поневоле находит тоска…