Непонятно что с тети-сониной нотной папкой,
Золотая осень и губы от яблок липки
Засыпает, себя находит в трамвайных парках,
Зарывает секретики возле чужой калитки.
Непонятно кто, очкастая, рост сто сорок,
Та, что мир постигает с катящихся с горки санок,
Улыбается близоруко, когда спросонок
Видит мамины руки. Но знает уже, что само-
совершенствование — пустой, но желанный призвук.
Знает, как смотреть сквозь льдинку — под этой призмой
Настоящей душой становится каждый призрак.
Не умеющая быть славной, но быть капризной
Для себя умеет. Примеряющая на вырост
Все фамилии мальчиков с острым и сладким жаром.
В первый раз покупает стыдно вино на вынос,
В первый раз понимает, что не получилось с жанром.
Не умеющая носить городскую моду,
В длинноватой юбке, в шарфе-мечте паяца.
На «люблю тебя» отвечает «не хочешь в морду?»
На «боюсь тебя» отвечает, что все боятся.
Да, короткую стрижку можно не трогать феном,
Да, в двенадцать ночи можно без провожатых.
Вырастающая чуть выше, чем можно феям,
Уходящая раньше, чем никому не жалко.
Непонятно, с кем мечтающая о детях,
За чужой любовью подглядывает сквозь щелку.
Чтоб мечтать потом, как вырастить, как одеть их,
Чтоб хоть как-то себя почувствовать защищенной.
На перилах метро разучивает сонаты,
Уступает места беременным, если просят.
Знает точно, как все не надо, а то, что надо
Не рассказывают, смеются, уходят в просинь.
Знает смерть, позор, безденежье, ужас, хаос,
Знает слабых, бомжей, предателей и женатых.
Знает теплые плечи юных и сладких хамов
Знает тех, кто редко рядом. Опять же надо
Говорить про счастье так, будто ты-то знаешь,
Сочинять сухие тексты с гортанным стоном.
И идти, обмотавшись шарфом. Сквозь это знамя
Светит горькое детство, изморозь, город сонный.
Город санный, тетя Соня, последний поезд,
До-минор сюиты Баха, кларнет и домра,
Мокрый город, золотая пурга по пояс.
Эти самые сладкие
Десять минут
До дома.