Эту женщину звали Анной.
За плечом ее возникал
Грохот музыки ресторанной,
Гипнотический блеск зеркал.
Повернется вполоборота,
И казалось — звенит в ушах
Свист японского коверкота
И фокстрота собачий шаг.
Эту женщину ни на волос
Не смогла изменить война:
Патефона растленный голос
Всё звучал из ее окна.
Все по-прежнему был беспечен
Нежный очерк румяных губ…
Анна первой пришла на вечер
В офицерский немецкий клуб,
И за нею следил часами,
Словно брал ее на прицел,
Фат с нафабренными усами —
Молодящийся офицер.
Он курил, задыхаясь, трубку,
Сыпал пепел на ордена…
Ни в концлагерь, ни в душегубку
Не хотела попасть она.
И, совсем не грозя прикладом,
Фат срывал поцелуи, груб,
С перепачканных шоколадом,
От ликера припухших губ.
В светлых туфельках, немцем данных,
Танцевавшая до утра,
Знала ль ты, что пришла в Майданек
В этих туфлях твоя сестра?
Для чего же твой отдых сладкий
Среди пудрой пропахшей мглы
Омрачали глаза солдатки,
Подметавшей в дому полы?
Иль, попав в золотую клетку,
Ты припомнить могла, что с ней
Вместе кончила семилетку
И дружила немало дней?
Но послышалась канонада, —
Автоматом вооружен,
Ганс сказал, что уехать надо
С эшелоном немецких жен.
В этих сумерках серых, стылых
Незаметно навел, жесток,
Парабеллум тебе в затылок,
В золотящийся завиток.