Теперь я о Сухрабе и Рустаме
Вам расскажу правдивыми устами.
Когда палящий вихрь пески взметет
И плод незрелый на землю собьет, —
Он прав или не прав в своем деянье?
Зло иль добро — его именованье?
Ты правый суд зовешь, но где же он?
Что — беззаконье, если смерть — закон?
Что разум твой о тайне смерти знает?..
Познанья путь завеса преграждает.
Стремится мысль к вратам заветным тем…
Но дверь не открывалась ни пред кем.
Не ведает живущий, что найдет он
Там, где покой навеки обретет он.
Но здесь — дыханье смертного конца
Не отличает старца от юнца.
Здесь место отправленья в путь далекий
Влачимых смертью на аркане рока.
И это есть закон. Твой вопль и крик
К чему, когда закон тебя настиг?
Будь юношей, будь старцем седовласым —
Со всеми равен ты пред смертным часом.
Но если в сердце правды свет горит,
Тебя в молчанье мудрость озарит.
И если здесь верна твоя дорога,
Нет тайны для тебя в деяньях бога.
Счастлив, кто людям доброе несет,
Чье имя славой доброй процветет!
Здесь расскажу я про отца и сына,
Как в битву два вступили исполина.
Рассказ о них, омытый влагой глаз,
Печалью сердце наполняет в нас.
Охота Рустама и его встреча с шахом Самангана
Я, от дихкан слыхав про старину,
Из древних сказов быль соткал одну:
Открыл Рустаму как-то муж молитвы
Дол заповедный, место для ловитвы.
С рассветом лук и стрелы взял Рустам,
Порыскать он решил по тем местам.
На Рахша сел. И конь, как слон могучий,
Помчал его, взметая прах сыпучий.
Рустам, увалы гор преодолев,
В Туран вступил, как горделивый лев.
Увидел рощу, травяное поле
И там — онагров, пасшихся на воле.
Зарделся лик дарителя корон
От радости. И рассмеялся он.
Погнал коня за дичью дорогою,
Ловил арканом, настигал стрелою.
И спешился, и пот с лица отер,
В тени деревьев разложил костер.
Ствол дерева сломил слоновотелый,
Огромный вертел вытесал умело.
И, насадив онагра целиком
На вертел тот, изжарил над костром.
И разорвал, и съел всего онагра,
Мозг выбил из костей того онагра.
Сошел к ручью, и жажду утолил,
И лег, и обо всем земном забыл.
Пока он спал в тени, под шум потока,
Рахш на лужайке пасся одиноко.
Пятнадцать конных тюрков той порой
Откуда-то скакали стороной.
Следы коня на травах различили
И долго вдоль ручья они бродили.
Потом, увидев Рахша одного,
Со всех сторон помчались на него.
Они свои арканы развернули
И Рахшу их на голову метнули.
Когда арканы тюрков увидал,
Рахш, словно лютый зверь, на них напал.
И голову он оторвал зубами
У одного, а двух убил ногами.
Лягнул, простер их насмерть на земле,
Но шея Рахша все ж была в петле.
И тюрки в город с пленником примчались.
Все горожане Рахшем любовались.
В табун коня-красавца отвели,
Чтоб жеребята от него пошли.
Я слышал: сорок кобылиц покрыл он,
Но что одну лишь оплодотворил он.
Проснулся наконец Рустам и встал.
И Рахш ему ретивый нужен стал.
Он берег обошел и дол окрестный;
Но нет коня, и где он — неизвестно.
Потерей огорченный Тахамтан
Пошел в растерянности в Саманган.
И думал горестно: «Теперь куда я
Отправлюсь пеший, от стыда сгорая,
Кольчугой этой грузной облачен,
Мечом, щитом и шлемом отягчен?
Как выдержу я тяжкий путь в пустыне?
Ведь радоваться будут на чужбине,
Враги смеяться будут, что Рустам
Проспал коня в степи и сгинул сам.
Вот мне пришлось в бессилии признаться!
Мне из печали этой не подняться.
Но все же препояшусь и пойду;
Быть может, хоть следы его найду…»
Седло и сбрую он взвалил на плечи,
Вздохнул: «О муж, непобедимый в сече!
Таков закон дворца, где правит зло:
То — ты в седле, то — на тебе седло».
Кипели мысли в нем, как волны моря.
Пошел и на следы напал он вскоре.
Он в Саманган пришел. Там — у ворот,
Узнав, его приветствовал народ.
Весть небывалая достигла шаха
И всех вельмож — носителей кулаха,
Что исполин Рустам пришел пешком,
Что по следам идет он за конем.
Столпились все, ему навстречу выйдя,
И изумились все, его увидя.
И восклицали; «Это кто? Рустам?
Иль это солнце утреннее там?»
Почетным строем воинство построя,
Рустама шах с поклоном встретил стоя.
Спросил: «Ответь нам, о вселенной цвет!
Кто нанести тебе решился вред?
Но здесь мы все добра тебе желаем,
Но все твоей лишь воли ожидаем.
Весь Саманган перед тобой открыт,
И все у нас тебе принадлежит!»
Рустам поверил, слыша это слово,
Что нет у шаха умышленья злого.
Ответил он: «В степи, пока я спал,
Неведомо куда мой Рахш пропал.
От той злосчастной речки безымянной
Следы ведут к воротам Самангана.
Дай повеленье разыскать коня.
Воздам я щедро, знаешь ты меня.
Но горе, если Рахш мой не найдется!
И слез и крови много здесь прольется».
Ответил шах: «О избранный судьбой!
Кто враждовать осмелится с тобой?
Будь нашим добрым гостем! Ты ведь знаешь-
Все будет свершено, как ты желаешь!
Сегодня пир тебя веселый ждет,
Сегодня отрешимся от забот.
Беду такую в гневе не исправить,
А лаской можно и змею заставить
Наружу выйти из норы своей.
Таких, как Рахш, в подлунной нет коней,
Его не спрячешь. Завтра, несомненно,
Найдем мы Рахша, пахлаван вселенной!»
И радовался Тахамтан-Рустам,
Внемля точившим мед царя устам;
Счел, что на пир к царю пойти достойно,
И во дворец вошел с душой спокойной.
Надеялся, что Рахша царь найдет,
Поверил, что коня он обретет.
Был гость на возвышение златое
Посажен с честью в царственном покое.
Вельмож и полководцев шах позвал,
Чтоб гость в кругу достойных восседал.
И приготовили столы для пира,
Украсили для пахлавана мира.
Чредою виночерпии пришли,
Кувшины вин и чаши принесли.
Плясуньи черноглазые влетели,
И зазвучали чанги и свирели.
И звуки сладких струн, и пляски дев
В груди Рустама погасили гнев.
Вот упился вином Рустам усталый,
И встал он — ибо время сна настало.
Тут отвели его на ложе сна,
Благоухающее, как весна.
И благодатным сном без сновидений
Почил он от трудов и треволнений.
Посещение Рустама дочерью шаха. Рустам берет в жены дочь шаха Самангана — Тaxмину
Лишь стража ночи первая сменилась
И звездной песней в полночь огласилась,
Пред неким тайным словом отперлась
Дверь спальни и бесшумно подалась.
Рабыня со свечой благоуханной
Явилась там пред ложем Тахамтана.
За ней вошла прекрасная луна;
Как солнце дня, светла была она.
Два лука — брови, косы — два аркана,
В подлунной не было стройнее стана.
Пылали розы юного лица,
Как два прекрасных амбры продавца,
Ушные мочки, словно день, блистали,
В них серьги драгоценные играли.
Как роза с сахаром — ее уста:
Жемчужин полон ларчик нежный рта.
Она рубином перлы прикрывала,
Вся, как звезда любви, она сияла.
Безгрешна телом, мудрая душой —
Она казалась пери неземной.
Рустам, ее увидя, в удивленье
Вознес творцу молитву восхваленья.
Потом спросил он: «Как тебя зовут?
Чего ты темной ночью ищешь тут?»
«Я Тахмина, — красавица сказала.-
Мечом печаль мне сердце растерзала.
Я дочь царя. Мой благородный род
От львов и тигров древности идет.
Нет средь царей мне пары во вселенной, —
Средь жен и дев слыву я несравненной,
Хоть, кроме слуг ближайших и отца,
Никто не видел моего лица.
С младенчества я о тебе узнала,
С волнением рассказам я внимала,
Как пред могучею твоей рукой
Трепещут лев, и тигр, и кит морской;
Как темной ночью ты — и утром рано —
Охотишься один в степях Турана,
Онагров жаришь над своим костром,
Среди врагов проходишь белым днем,
В пустыне спишь, где хочешь, — крепким сном,
И небо стонет пред твоим мечом.
Когда ты палицей своей играешь,
Ты сердце льва в смятенье повергаешь.
Орел, увидев лук в руке твоей,
Добычу выпускает из когтей.
Твоей стрелою кит смертельно ранен,
И тигр твоей петлею заарканен.
Когда разит в бою твоя рука,
Рыдая, плачут кровью облака.
Такие речи с детства — то и дело —
Я слышала. И втайне я хотела
Увидеть эти плечи, этот стан,
И сам явился к нам ты в Саманган!
Коль пожелаешь ты — твоей я стану.
Всем существом стремлюсь я к Тахамтану.
Во-первых: вся я так полна тобой,
Что страсть моя затмила разум мой.
И во-вторых: прошу я — дай мне сына,
Такого же, как сам ты, исполина.
Пусть будет храбр он и силен, как ты,
И счастьем так же вознесен, как ты.
А в-третьих: Рахша твоего найду я;
Весь Саманган под жезл твой приведу я».
И тут к концу пришли ее слова,
Рустама потрясли ее слова.
Он, красотою пери пораженный,
Прозрел в ней дух и разум просветленный,
А обещаньем Рахша возвратить
Ей удалось совсем его пленить.
«Приди ко мне!» — сказал Рустам счастливый,
Приблизилась царевна горделиво.
И он послал мобеда-мудреца,
Чтоб испросил согласье у отца.
Мобед пришел к царю, сказал: «Для счастья
И славы нашей дай на брак согласье!»
Когда узнал об этом старый шах,
Как тень, исчез его томивший страх.
И, радуясь, веселый с ложа встал он,
С Рустамом быть в родстве и не мечтал он.
И тут же повелев созвать гостей,
Устроил свадьбу дочери своей.
По вере, по обычаям старинным,
Соединил он дочку с исполином.
Когда он дочь богатырю вручал,
Весь круг гостей вельможных ликовал.
И гости снова в честь Рустама пили,
И здравицу Рустаму возгласили:
«Будь счастлив с этой новою луной,
Взошедшей над стезей твоей земной!»
Когда царевна с ним уединилась,
Сказал бы ты, что ночь недолго длилась.
Обильною росою напоен —
В ночи раскрылся розовый бутон,
В жемчужницу по капле дождь струился,
И в раковине жемчуг появился.
Еще ночная не редела мгла,
Во чреве эта пери понесла.
Заветный, с камнем счастья талисман
Носил всегда с собою Тахамтан.
Жене он камень отдал: «Да хранится
Он у тебя. И если дочь родится —
Мой талисман надень на косы ей,
А если счастье над судьбой твоей
Блеснет звездою на высоком небе
И сына даст тебе чудесный жребий,
К его руке ты камень привяжи
И сыну об отце его скажи.
Пусть будет в Сама ростом и дородством,
В Нейрама мужеством и благородством,
Пусть будет мил он солнцу, пусть орла
Средь облаков пронзит его стрела.
Пусть он игрою битву львов считает,
Лица от битв слонов не отвращает».
Так с луноликой он провел всю ночь,
С ней сладкую беседу вел всю ночь.
Когда взошло, блистая, дня светило
И мир лучистой лаской одарило,
Прощаясь, он к груди жену прижал
И много раз ее поцеловал.
В слезах с Рустамом Тахмина простилась
И в скорбь с тех пор душою погрузилась.
Шах благородный к зятю подошел
И с ним беседу по сердцу повел,
Сказал, что ждет Рустама Рахш найденный.
Возликовал дарующий короны,
Он обнял саманганского царя,
За своего коня благодаря.
И Рахша оседлал и ускакал он,
О происшедшем часто вспоминал он.
Но никому об этом Тахамтан
Не рассказал, ушел в Забулистан.
Рассказ о рождении Сухраба
Вот сорок семидневий миновало,
И время счастья матери настало.
Бог сына дал царевне Тахмине,
Прекрасного, подобного луне.
Так схож был сын с богатырем Рустамом,
Со львом Дастаном и могучим Самом,
Что радостью царевна расцвела
И первенца Сухрабом нарекла.
Был через месяц сын как годовалый,
Грудь широка, как у Рустама, стала.
Он в десять лет таким могучим был,
Что с ним на бой никто не выходил.
На всем скаку степных коней хватал он,
За гриву их рукой своей хватал он.
Пришел Сухраб однажды к Тахмине
И так спросил: «О мать, откройся мне!
Я из какого дома? Кто я родом?
Что об отце скажу перед народом?»
И вспомнила наказ богатыря,
Сказала мать, волнением горя:
«Дитя! Ты сын великого Рустама,
Ты отпрыск дома Сама и Нейрама,
Пусть радуют тебя мои слова,
Достичь небес должна твоя глава.
Ты цвет весенний ветви величавой.
Твой знаменитый род овеян славой.
От первых дней не создавал творец
Такого витязя, как твой отец.
Он сердцем — лев, слону подобен силой,
Он чудищ водяных изгнал из Нила.
И не бывало во вселенной всей
Таких, как древний Сам, богатырей».
Письмо Рустама Тахмина достала,
Тайник открыла, сыну показала
Клад золотой и три бесценных лала,
Чье пламя ярко в темноте сияло, —
Сокровища, хранившиеся там,
Что из Ирана ей прислал Рустам, —
Свой дар ей в честь Сухрабова рожденья,
С письмом любви, с письмом благоволенья.
«О сын мой, это твой отец прислал! —
Сказала мать, — взгляни на этот лал.
Я знаю, будешь ты великий воин,
Ты талисман отца носить достоин.
Признает по нему тебя отец,
Наденет на главу твою венец.
Когда тебе раскроет он объятья —
Утешусь, перестану тосковать я.
Но надо, чтоб никто о том не знал —
Чтоб царь Афрасиаб не разгадал,
Коварный враг Рустама Тахамтана,
Виновник горьких слез всего Турана.
О, как боюсь я, — вдруг узнает он,
Что от Рустама ты, мой сын, рожден!»
«Луч этой истины, как солнце, светел,
И скрыть его нельзя! — Сухраб ответил.
Гордиться мы должны с тобой, о мать,
Что я — Рустама сын, а не скрывать!
Ведь сложены не лживыми устами
Все песни и дастаны о Рустаме.
Теперь я, чтобы путь открыть добру,
Бесчисленное войско соберу
И на Иран пойду, во имя чести
Взметну до неба пыль суровой мести,
Я трон и власть Кавуса истреблю,
Я след и семя Туса истреблю.
И не оставлю я в живых Гударза,
Не пощажу у них ни льва, ни барса.
Побью вельмож, носителей корон,
Рустама возведу на Кеев трон.
Как море, на Туран потом я хлыну,
Оплот Афрасиаба опрокину,
Неверного низвергну я во тьму,
Венец его и трон себе возьму.
Дары я щедрою раздам десницей,
Тебя — иранской сделаю царицей.
Лишь я и мой прославленный отец
Достойны на земле носить венец.
Когда два солнца в мире заблистало,
Носить короны звездам не пристало!»
Ухраб выбирает коня и готовит войско на битву с Кавусом
«О мать! — сказал Сухраб. — Развеселись!
Во всем теперь на сына положись!
Крыло орла окрепло для полета, —
Хочу в Иран я распахнуть ворота.
Теперь мне нужен богатырский конь,
Стальнокопытный, ярый, как огонь.
Чтобы за ним и сокол не угнался,
Чтоб силой он своей слону равнялся,
Чтобы легко он мог носить в бою
Мой стан и шею мощную мою.
В Иране я врагов надменных встречу,
Мне не к лицу пешком идти на сечу».
Обрадовали мать его слова,
Высоко поднялась ее глава.
Велела пастухам, чтобы скакали
И табуны с далеких пастбищ гнали,
Чтоб сын избрал достойного коня,
Могучего и стройного коня.
И сколько ни было коней отборных
В долинах и на пастбищах нагорных —
Всех пастухи согнали на майдан.
Сухраб, войдя в табун, бросал аркан,
И самых сильных с виду — крутошеих —
Ловил он и притягивал к себе их,
Клал руку на хребет и нажимал,
И каждый конь на брюхо припадал.
Коней могучих много испытал он,
И многим в этот день хребты сломал он,
Был конь любой для исполина слаб.
И впал в печаль душою лев-Сухраб.
Тут из толпы какой-то муж почтенный
Сказал Сухрабу: «Слушай, цвет вселенной!
Есть у меня в отгоне чудо-конь,
Потомок Рахша, быстрый как огонь.
Летает он, как вихрь в степи стремимый,
Не знающий преград, неутомимый.
И под ударами его копыт
Трепещет сам несущий землю кит.
Хоть может телом он с горой сравниться,
Он — молния в прыжке, в полете — птица.
Как черный ворон, он летит в горах,
Как рыба — плавает в морских волнах.
И как ни быстроноги вражьи кони,
Но не уйти им от его погони».
И просиял Сухраб, как утро дня,
Услыша весть про дивного коня.
И засмеялся он, как полдень ясный.
Тут приведен к нему был конь прекрасный.
Сухраб его всей силой испытал,
И конь пред ним могучий устоял.
И потрепал коня, и оседлал он,
И сел, и по майдану проскакал он.
Он был в седле, как Бисутун-гора,
Копье в его руке — как столб шатра.
Сказал Сухраб: «Вот я конем владею,
Теперь я медлить права не имею!
Пора пойти, как грозовая тень,
И омрачить Кавусу божий день».
Сухраб, не медля, воротясь с майдана,
Готовить стал поход против Ирана.
И лучшие воители земли —
Богатыри — на зов его пришли.
А деда — шаха — в трудном деле этом
Просил Сухраб помочь ему советом.
Шах перед ним хранилища открыл,
Всем снаряженьем бранным снарядил,
И золотой казною и жемчужной,
Верблюдов и коней дал, сколько нужно,
Для войск несметных — боевой доспех,
Чтоб всадникам сопутствовал успех.
Он расточил для внука складов недра,
Любимца одарил по-царски щедро.
Афрасиаб посылает Бармана и Хумана к Сухрабу
Узнал Афрасиаб, что — полный сил —
Сухраб корабль свой на воду спустил.
Хоть молоко обсохнуть не успело
На подбородке — в бой он рвется смело.
Что меч его грозящий обнажен,
Что с Кей-Кавусом битвы ищет он.
Что войско он большое собирает,
Что старших над собою он не знает.
И больше: встала доблести звезда,
Не виданная в прежние года.
И, наконец, — везде толкуют прямо,
Что это сын великого Рустама.
Афрасиаб известьям этим внял
И смехом и весельем засиял.
Он из своих старейших приближенных
Двух выбрал, в ратном деле умудренных,
Бармана и Хумана — двух гонцов;
Три сотни тысяч дал он им бойцов
И наказал, к Сухрабу посылая:
«Пусть будет скрытой тайна роковая!..
Когда они сойдутся наконец —
Нельзя, чтоб сына вдруг узнал отец,
Чтоб даже чувства им не подсказали,
Чтоб по приметам правды не узнали…
Быть может, престарелый лев-Рустам
Убит рукой Сухраба будет там.
И мы тогда Иран возьмем без страха,
И тесен будет мир для Кавус-шаха.
Ну, а тогда уж средство мы найдем,
Как усыпить Сухраба вечным сном.
А если старый сына в ратном споре
Убьет — его душа сгорит от горя».
И подняли послы свой шумный стан,
И бодрые покинули Туран.
Вели они к Сухрабу в Саманган
С богатыми дарами караван.
Трон бирюзовый с золотой короной
И драгоценное подножье трона
Могучие верблюды понесли.
Гонцы посланье шахское везли:
«О лев! Бери Иран — источник споров!
Мир защити от смут и от раздоров!
Ведь Саманган, Иран, Туран давно
Должны бы слиться в целое одно.
Я дам войска — веди, распоряжайся,
Сядь на престол, короною венчайся!
Таких же, как Хуман и мой Барман,
Воинственных вождей не знал Туран.
И вот я шлю тебе их под начало.
Пусть погостят у вас они сначала.
А хочешь воевать — на бой пойдут,
Врагам твоим покоя не дадут!»
И в путь поднялся караван богатый,
Повез письмо, венец, и трон, и злато.
Когда Сухраб узнал о том, он сам
Навстречу славным поднялся послам.
Встречать Хумана в поле с дедом выйдя.
Возликовал он, море войск увидя.
Когда ж Сухраба увидал Хуман —
Плеча, и шею, и могучий стан, —
Он им залюбовался, пораженный,
И с головой почтительно склоненной,
Вручил ему, молитву сотворя,
Подарки и послание царя.
«Прочти, о лев, — сказал он, — строки эти
И не спеша подумай об ответе».
Прочел Сухраб. Он медлить не хотел,
В поход войска готовить он велел.
И войск вожди, что жаждой битв горели,
На скакунов, как ветер быстрых, сели,
Тимпаны и литавры загремели,
Пошли войска, как волны зашумели.
И не сдержали б их ни исполин,
Ни львы пустынь, ни кит морских пучин.
Вошел в Иран Сухраб, все сокрушая,
Дотла сжигая и опустошая.
Нападение Сухраба на Белый замок
На рубеже Ирана возведен
Был замок. «Белым замком» звался он.
Хаджир — начальник стражи, славный воин-
Был храб, силен, водить войска достоин.
И от Ирана был поставлен там
Правителем премудрый Гуждахам.
Имел он дочь. И не было ей равной, —
Всем хороша, но зла и своенравна.
Когда Сухраб пришел, нарушив мир,
Его увидел со стены Хаджир.
На быстром скакуне — любимце брани —
С копьем Хаджир явился на майдане.
Блистая в снаряженье боевом,
К войскам Турана он воззвал, как гром:
«У вас найдется ль воин искушенный,
В единоборстве конном закаленный?
Эй, кто у вас могуч, неустрашим?
Пусть выйдет, я хочу сразиться с ним!»
Один, другой и третий сбиты были,
Перед Хаджиром устоять не в силе.
Когда Хаджира увидал в бою,
Сухраб решил изведать мощь свою.
Он как стрела помчался грозовая,
Над полем вихри пыли подымая.
И весело Хаджиру крикнул он:
«Один ты вышел, гневом распален?
На что надеешься? Куда стремишься?
Или драконьей пасти не боишься?
И кто ты, предстоящий мне в бою,
Скажи, чтоб смерть оплакивать твою?»
И отвечал ему Хаджир: «Довольно!
Сам здесь падешь ты жертвою невольной
Себе я равных в битве не встречал,
Лев от меня уходит, как шакал…
Знай — я Хаджир. О юноша незрелый,
Я отсеку главу твою от тела
И Кей-Кавусу в дар ее пошлю.
Я труп твой под копыта повалю».
Сухраб в ответ Хаджиру рассмеялся,
И за копье свое стальное взялся.
И сшиблись, и в поднявшейся пыли
Едва друг друга различить могли.
Как молния, летящая по тучам,
Летел Сухраб на скакуне могучем.
Хаджир ударил, но огромный щит
Сухраба все же не был им пробит.
Тут на врага Сухраб занес десницу,
Копьем его ударил в поясницу.
Упал Хаджир, как будто бы с седла
Его внезапно буря сорвала;
Упал, как глыба горного обвала.
Так, что душа его затрепетала.
Сошел Сухраб, коленом придавил
Хаджиру грудь, кинжал свой обнажил.
Хаджир, увидя — льву попал он в когти,
Молил пощады, опершись на локти.
Могучий пощадил его Сухраб,
И в плен был взят Хаджир им, словно раб.
Связал он побежденного арканом,
Велел ему предстать перед Хуманом.
Хуман все видел. Был он потрясен
Тем, что Хаджир так быстро побежден.
Со стен за поединком наблюдали.
И в крепости вопили и рыдали,
Что пал с коня и в плен попал Хаджир —
Воитель, славой наполнявший мир.
Поединок Сухраба с Гурдафарид
Дочь Гуждахамова Гурдафарид,
Увидев, что Хаджир бесславно сбит,
От горя в исступленье застонала
И яростью и гневом запылала.
Хоть юной девушкой была она,
Как витязя, влекла ее война.
Грозна в бою, чужда душою мира,
Увидя поражение Хаджира,
Она такой вдруг ощутила стыд,
Что потемнели лепестки ланит.
Воительница медлить не хотела,
Кольчугу, налокотники надела
И, косы уложивши над челом,
Их под булатный спрятала шелом.
Как грозный всадник, дева красовалась
На скакуне: как вихрь, она помчалась,
И пыль над степью облаком взвила,
И так к войскам Турана воззвала:
«Кто в верховом бою у вас искусен?
Кто вождь у вас? Смелей выходит пусть он!
Пусть доведется испытать киту
Моих ударов мощь и быстроту!»
Смотри: никто из воинов Турана
Не вышел с ней на бой в простор майдана.
Ее Сухраб увидел издали,
Как в облаке, летящую в пыли.
Сказал он: «Вот еще онагр несется!..
В петлю мою сейчас он попадется!»
Кольчугу он и чинский шлем надел,
Навстречу ей, как ветер, полетел.
Гурдафарид свой лук тугой схватила
И молнией стрелу в него пустила.
Когда стрелу пускала в высоту,
Она орла сбивала на лету.
Хоть стрелы вихрем с тетивы летели,
Они задеть Сухраба не сумели,
Их отражал Сухраба щит стальной.
Позорным он почел подобный бой,
Сказал он: «Хватит! Кровь должна пролиться!»
И на врага помчался, словно птица,
Увидев — жаждой битвы он горит, —
Оставила свой лук Гурдафарид
И поскакала, по полю петляя,
Копьем своим Сухрабу угрожая.
Великим гневом возгорел Сухраб,
Бой сразу кончить захотел Сухраб.
Он мчался, издавая львиный рык,
И, как Азаргушасп, ее настиг,
Копьем ударил в стягивавший туго
Кушак, разорвалась ее кольчуга, —
И словно бы чоуганом — не копьем,
Как мяч, ее он вскинул над седлом.
Гурдафарид рукой в седло вцепилась,
Другой рукой за меч свой ухватилась,
И разрубила пополам копье,
И плотно села на седло свое,
И вихрем улетела в туче праха.
Ловка была она, не знала страха.
Сухраб за нею вслед погнал коня;
Он гневом омрачил сиянье дня.
Вот он настиг. И за ее спиною
Привстал и шлем сорвал с нее рукою.
Взметнулись косы, по ветру виясь,
От шлема тяжкого освободясь.
И понял витязь, полон изумленья,
Что с женщиною вышел он в сраженье.
Сказал: «Подобных девушек Иран
Сегодня шлет на боевой майдан!..
Их витязи, когда коней пускают,
Над степью пыль до облак подымают.
Но коль в Иране девы таковы,
То каковы у них мужчины-львы?»
Тут он аркан свой черный вслед метнул ей
И стан петлею туго захлестнул ей.
Сказал ей: «Луноликая, смирись
И не пытайся от меня спастись!
Хоть много дичи мне ловить случалось,
Такая лань впервые мне попалась!»
Увидев, что беда ей предстоит,
Открыла вдруг лицо Гурдафарид.
И молвила: «Не надо многих слов,
Ты — лев могучий среди храбрецов!
Подумай: с той и с этой стороны
На бой наш взгляды войск обращены…
Теперь с лицом открытым я предстала,
И разнотолков, знай, пойдет немало,
Что, мол, Сухраб до неба напылил —
В единоборство с женщиной вступил,
Копьем тяжелым с девушкою бился
Перед мужами — и не устыдился!
Я не хочу, чтобы из-за меня
Шла о Сухрабе славном болтовня.
Мир заключим, чтоб завязать язык их…
Ведь мудрость, знаешь сам, удел великих.
Теперь мой замок и мои войска —
Твои! Как клятва, речь моя крепка.
И крепость и сокровища Хаджира —
Твои. Зачем нам битва после мира?»
Сухраб, на лик прекрасный брося взгляд,
В цвету весны увидел райский сад.
Ее красой душа его пленилась
И в сердце, как в ларце, печаль укрылась.
Ответил он: «Тебя я отпущу,
Но помни: я обмана не прощу.
Не уповай на стены крепостные,
Они не выше неба, не стальные.
С землей сровняю эти стены я,
И нет против меня у вас копья».
Гурдафарид вперед — крылатым лётом —
Коня послала к крепостным воротам.
Сухраб за нею рысью ехал вслед,
Он верил, что ему преграды нет.
Тут крепости ворота заскрипели
И пропустить Гурдафарид успели.
И вновь захлопнулись и заперлись.
У осажденных слез ручьи лились,
В подавленных сердцах кипело горе,
Тонуло все в постигшем их позоре.
К Гурдафарид, со всею свитой, сам
Седобородый вышел Гуждахам,
Сказал: «О с благородным сердцем львица!
О дочь моя! Тобой Иран гордится!
Страдали мы, неравный видя бой,
Но не бесславен был поступок твой.
Ты выхода искала в честной битве,
Но враг силен. Внял бог моей молитве, —
В обмане ты спасенье обрела
И невредима от врага ушла».
Гурдафарид в ответ лишь засмеялась
И на стене высокой показалась.
Увидела Сухраба за стеной
И молвила: «Что ждешь ты, витязь мой?
Иль ожидать напрасно — твой обычай?
Увы, навек расстался ты с добычей!»
Сказал Сухраб: «О пери, пред тобой
Клянусь луной, и солнцем, и судьбой, —
Разрушу крепость! Выхода иного
Не вижу я. Тебя возьму я снова.
Как ты раскаешься в своих словах,
Когда в моих окажешься руках!
Как сожалеть ты будешь, что сначала
Ты не исполнила, что обещала!»
Гурдафарид ответила, смеясь:
«Я сожалею, о мой юный князь!
Неужто, витязь мой, не знал ты ране,
Что тюрки брать не могут жен в Иране?
Что ж, значит я тебе не суждена!
Но не печалься, то судьбы вина…
Но сам ты не из тюркского народа,
В тебе видна иранская порода.
С такою мощью, с красотой твоей
Ты был бы выше всех богатырей.
Но если скажет слово шах Ирана,
Что юный лев повел войска Турана —
Подымется Рустам из Сеистана,
Не устоишь ты против Тахамтана!
Беда тебе! — из войска твоего
В живых он не оставит никого.
Мне жаль, что этот стан и эти плечи
Поникнут и падут во прахе сечи.
Повиновался б лучше ты судьбе,
Вернулся бы скорей в Туран к себе.
А ты на мощь свою лишь уповаешь,
Как глупый бык, бока свои терзаешь!»
Сухраб, внимая, от стыда сгорал.
Что замок трудно взять, он это знал.
Невдалеке от крепости стояло
Село и над собой беды не знало.
Сухраб пошел и разорил село,
По локоть руки окунул во зло.
Сказал потом: «Ночь наступает, поздно…
Пора нам отдохнуть от сечи грозной.
А завтра здесь неслыханная быль
Свершится. Мы развеем стены в пыль».
И, повернув коня, погнал безмолвно,
Вернулся в стан, печалью смутной полный.
Письмо Гуждахама шаху Кавусу
Когда Сухраб уехал, Гуждахам
Позвал писца и сел с ним рядом сам.
Свои несчастья шаху описал он,
И с опытным гонцом письмо послал он.
В письме сказал он: «Мы, твои рабы,
Здесь терпим гнев неведомой судьбы.
Туранцы, что напасть на нас не смели,
Пришли под крепость, морем зашумели.
Вождь этих войск, затмивших полдня свет,
Юнец, едва ль четырнадцати лет.
Но ростом он невиданно огромен,
Он силой исполинской неутомен.
Его, как дуб индийский, крепок стан.
Льва породил могучего Туран.
Он богатырской палицей играет,
Разящий меч в руке его сверкает.
Что кручи гор ему, что глубь морей?
Подобных в мире нет богатырей.
Как лев средь ланей, в ратной он ловитве,
Сильнейшего сразить он может в битве,
Он может демонам противостать.
Богатыря того Сухрабом звать.
Подобье он Рустама Тахамтана,
Похож на ветвь из дома Наримана.
Не знаю, кто отец его и мать, —
Как у Рустама, мощь его и стать.
Когда пришел он, ради бранной чести,
Привел к нам войско, жаждущее мести,
Хаджир, непобедимый богатырь,
С ним выехал на бой в степную ширь.
Ему навстречу, на коне могучем,
Сухраб летел, как молния по тучам,
Быстрей, чем запах розы — от ноздрей
До мозга, — мысли пламенной быстрей.
Хаджира сбил с седла с такой он силой,
Что это всех смотревших изумило.
Теперь Хаджир в оковах и в плену…
Кто горечи измерит глубину?
Видал я витязей туранских в деле,
Но о подобном не слыхал доселе.
Рустаму он подобен одному, —
Быть может, равен лишь Рустам ему.
На всей земле найдешь ему едва ли
Противоборца, кроме сына Заля.
Здесь, кто против него ни выступал,
Отважнейших он в плен арканом брал.
Хоть он могуч, но духом он не злобен,
Огромный конь его горе подобен.
Когда он скачет, до неба пыля,
Горам прощает тяжесть их земля.
Подумай о стране, миродержавный,
Чтоб не постиг и вас удел бесславный!
Пускай сюда твои войска идут,
Не то — столпы величия падут.
Теперь не время мир вкушать беспечный,
Он может обложить нас данью вечной.
Коль вовремя его не удержать,
Нам радости и счастья не видать.
Когда бы ты его увидел сам,
Сказал бы ты — он юный всадник Сам.
И если ты теперь нам не поможешь,
Всех нас погибшими считать ты можешь.
Не отсидимся мы в своих стенах, —
Сегодня, завтра рухнут стены в прах.
Поэтому мы ночью замок бросим,
Приют в Иране оказать нам просим.
Меня давно ты знаешь, я не лгу,
Но жертвовать я войском не могу.
Нас не укроют стены крепостные,
Ворота перед ним падут стальные».
Письмо он кончил, приложил печать,
Велел гонца надежного призвать.
Сказал: «Скачи быстрей, чтоб утром рано
Ты был далеко в глубине Ирана».
Посланье спрятал тот гонец на грудь,
Сел на коня, помчался в дальний путь.
Под крепостью был тайный свод подземный,
Вел из него далеко ход подземный.
Тем ходом, по неведомым путям,
В ночи ушел с семьею Гуждахам;
И войско все, по потайному ходу,
Из крепости он вывел на свободу.
Сухраб захватывает Белый замок
Когда заря блеснула из-за гор,
Сияньем озарив земной простор,
Сухраб верхом — из алого тумана
Повел на приступ воинство Турана.
Чтоб всех, кто были в замке, наконец
Взять в плен, как стадо сбившихся овец.
Уже он был от замка недалеко,
Глядит: нет стражей на стене высокой.
И в гневе он к воротам подступил
И с петель их тараном медным сбил.
Вошли в пролом; но ни души в твердыне, —
Все пусто и безмолвно, как в пустыне…
И понял он, что Гуждахам ушел
И всех с собой защитников увел.
Лишь несколько, от страха оробелых,
Там пряталось забытых, престарелых.
Он все покои замка обыскал,
Но не нашел того, чего искал.
Гурдафарид, как пери, улетела…
Любовью, страстью кровь его кипела.
«Увы! — сказал, — увы мне!.. Где она?
За черной тучей спряталась луна!
Судьбой, как видно, горе суждено мне.
Владеть любимой, видно, не дано мне.
Попала в сети лань ко мне. И вот —
Ушла… Я сам в сетях ее тенёт.
На миг она лицо мне показала
И сердце мне навеки растерзала.
Увы, недостижимо далека
Теперь она. А мой удел — тоска.
Но это чародейство, не иначе, —
Оно, как яд, в крови моей горячей…
Вчера я думал, — в плен ее возьму,
Но сам я пленник, — видно по всему.
Не знаю я: меня околдовали —
Лицо ль ее, глаза ль ее, слова ли.
Но если я ее не отыщу.
Потери я ничем не возмещу.
Нет! Не в бою я встретил испытанье!
Как рана, мне о ней воспоминанье,
Мне доля — тайно плакать и стенать!
И кто она, не суждено мне знать…»
Так говорил Сухраб, и весь горел он.
Хоть никому открыться не хотел он,
Но мук любви не скроешь от людей, —
Их слезы выдадут волне морей.
Кто б ни был любящий — душевной боли
Не утаит он, — выдаст поневоле.
Так и любовью раненный Сухраб
Вдруг похудел, поблек лицом, ослаб.
Хуман не знал о том, что с ним случилось,
Но видел, как душа его томилась,
И сердцем проницательным своим
Он понял, что неладно что-то с ним
И что Сухраб, по гневной воле мира,
Попал в силки безвестного кумира,
Что он, паря мечтой, стоит без сил,
Как будто ноги в глине завязил.
Сухрабу мудрый так сказал Хуман:
«О гордый, с львиным сердцем пахлаван!
В былое время витязь лучшим другом
Себя считал. Постыдным он недугом
Почел бы жар, пылающий в крови,
И опьяненье от вина любви.
Брал в плен он сотни мускусных газелей,
Но сердца не терял в любовном хмеле.
В плен не сдается истинный герой
Царицам с неземною красотой.
Лишь та достойна властвовать десница,
Что солнце заставляет поклониться!
Ты — лев могучий, ты от льва рожден, —
И ты — о стыд! — любовью поражен?
Нет! От любви не плакал бы великий
Завоеватель мира и владыка!
Тебя царем Афрасиаб нарек,
Назвал владыкой гор, морей и рек.
Мы вышли из Турана ради славы,
Вброд перешли мы океан кровавый,
Теперь Иран зажали мы в тиски,
Но в будущем пути не так легки.
Нам предстоит борьба с самим Кавусом,
С его войсками и коварным Тусом.
Нам предстоят убийца львов — Рустам,
Гив-богатырь, Гударз и лев-Руххам,
Бахрам, Гургин — отважный внук Милада,
Мы встретим там могучего Фархада.
Богатыри — могучие слоны,
Нас повстречают на стезе войны.
В бою никто из них не отступает,
Чем кончится война — никто не знает…
А ты — о лев! — на грозный бой идешь
И сердце первой встречной отдаешь!
Будь мужем, отгони любовь от сердца,
Чтобы не пасть пред войском миродержца.
Цель у тебя великая одна:
Лишь начата — не кончена война.
Ты храбр, силен, взялся за труд опасный,
И цель свою ты должен видеть ясно.
Еще великий труд не завершен,
А ты душой к другому устремлен.
Свали твердыню древнюю Ирана
Всей мощью богатырского тарана!
Когда ты Кеев трон себе возьмешь,
Ты сам красавиц лучших изберешь.
Тогда к подножью нового владыки
Придут с поклоном малый и великий.
Не подобает от любви страдать
Тому, кто миром должен обладать!»
Преподнеся словесный этот дар,
Хуман избавил юношу от чар.
Сказал Сухраб: «Ты послан мне судьбой!
Прекрасно все, что сказано тобой.
Великому теперь отдам я душу,
Я завоюю мир — моря и сушу.
И дружба наша, как скала, тверда,
Отныне укрепилась навсегда».
Взялся за труд Сухраб неутомимый
И сердцем отвратился от любимой.
И он Афрасиабу написал,
Как шел поход, как Белый замок пал.
Обр