Когда пред ночью в огненные кольца
 Оправлен череп, выпитый тоской,-
 Я вспомню старика народовольца,
 Привратника на бойне городской.
 Восторженный, пружинный, как волчок,
 Всегда с брошюркою, и здесь он у дороги
 Перед воротами, где Апис златорогий
 Красуется, разбил свой цветничок.
 И с раннего утра копаясь в туше хлябкой,
 Быкам прикрученным под лобовую кость,
 Как долото иль шкворень с толстой шляпкой,
 Вгоняли обухом перержавелый гвоздь.
 И, мозгом брызнувши, мгновение спустя,
 С глазами, вылущенными в белковой пене,
 Сочленными суставами хрустя,
 Валился бык, шатаясь, на колени.
 И как летающие мозговые брызги,
 Все разрежаясь тоньше и нежней,
 Под сводами сараев глохли визги
 Приконченных ошпаренных свиней.
 Там, за стеной, на угольях агоний
 Хрусталики поящая слеза,
 А здесь подсолнечник в венце бегоний
 И в резеде анютины глаза.
 Пусть размякают в луже крови клейкой
 Подошвы сапогов,- он, пропустив гурты
 Ревущие, под вечер детской лейкой
 Польет свои приникшие цветы.
 И улыбнется, обнажая десны,
 Где выгноила зубы все цинга,
 Как будто чует: плещут в тундрах весны,
 И у оленей чешутся рога,
 И лебеди летят на теплые снега,
 И полюс выгнулся под гирей — солнценосный.